В 1993 году, когда разрабатывался нынешний Основной закон страны, я работал заместителем секретаря Совета безопасности и был с теми, кто выступал за конституционное закрепление этого органа в системе государственного управления. В Конституции есть положение о том, что «Президент формирует и возглавляет Совет безопасности Российской Федерации, статус которого определяется федеральным законом». Таким образом, данный орган не может быть упразднен без изменения Конституции.

По своему юридическому оформлению Совет безопасности стоит в одном ряду с другими органами власти и государственного управления страной – Федеральным собранием и правительством. В отличие, скажем, от администрации президента, которая прописана в Конституции как организационно-техническая структура.

Короче говоря, с момента конституционного закрепления статуса Совета безопасности управление сферой безопасности приобрело внятный характер, соответствующий мировой практике.

Важнейшей задачей, которая решалась созданием данного органа, было налаживание стратегического управления сферой безопасности, налаживание координации работы спецслужб, силовых и других структур с позиции высшего уровня государственного управления. Тем самым компенсировалась утрата механизма взаимодействия высшего руководства силовой и гражданской сферы, которая существовала ранее в виде Политбюро ЦК КПСС.

Кроме того, ограничивалась «самодеятельность» силовых структур, бесконтрольный рост влияния отдельных из них, преодолевалась несогласованность в решении задач национальной безопасности. Были извлечены также уроки из попытки государственного переворота в августе 1991 года.

По роду своих нынешних занятий (я профессионально занимаюсь вопросами формирования и функционирования информационного пространства и глобальных сетевых коммуникаций) мне нередко приходится сталкиваться с людьми, которые на полном серьезе говорят о срочном принятии Конституции сетевого пространства. Возможно, это «второе пришествие» нашумевшей в свое время Декларации независимости киберпространства, которую написал один из яростных либералов Интернета Джон Перри Барлоу. Декларация провозглашала независимость Интернета от власти национальных правительств в виде эмоциональной реакции на попытки ограничения свободы Интернета, а не рациональной правовой инициативы.

У сетевого пространства есть свои технические особенности, которые не отменяют обычные социальные сущности. А это значит, что если, к примеру, тайна переписки является конституционной нормой, то она должна работать и в Интернете. Если для перлюстрации почтовой переписки подозреваемого лица требуется определенная юридическая процедура, то такая же по своей правовой сущности процедура должна существовать и в сетевом пространстве. Остальное – технические подробности. Если нельзя публично оскорблять человека в обычной жизни, то этого не должно быть и в сетевых коммуникациях. То же самое можно сказать и о свободе слова (какая, по существу, разница между обычным и интернет-пространством!), а также о преступлениях, совершаемых с использованием компьютерных технологий. Так что я бы определил идею сетевой конституции как технократический романтизм. Или профессиональный снобизм.

Мода на цифровую экономику и появление самообучаемых программ привели к инициативам наделения «интеллектуальных агентов» в информационных сетях правосубъектностью и даже их регистрации в качестве «юридических лиц».

Это из той же серии непонимания социальной сути правового регулирования и похоже на идею привлечения к ответственности автопилота в случае аварии с тяжелыми последствиями из-за его неисправности.

Проблема с роботизацией и «интеллектуальными агентами» действительно есть. Есть и практика ее правового регулирования в Евросоюзе. Но не на экзотических, а на обычных правовых принципах. Автопилот, робот или интеллектуальный агент – это технические средства повышенной опасности. Причина такой опасности – ослабление контроля над их функционированием в автономном режиме со стороны разработчиков и операторов. Данное обстоятельство и необходимо закладывать в основу правового регулирования. А это значит, что требуется особо прописывать в правовых нормах ответственность разработчиков подобных технических решений, способствовать формированию саморегулируемых сообществ разработчиков с соответствующей профессиональной этикой и т.п. Второе направление – формирование специального направления страхования рисков в сфере интеллектуальных информационных систем. И третье – развивать практику информированного согласия пользователей подобных интеллектуальных киберсистем. Иными словами, нужно идти по пути гуманизации правового регулирования техносферы, а не технологизации правоотношений в информационно-коммуникационном пространстве.

Модная тема «цифрового прорыва» способствует распространению в массовом сознании мысли о том, что вот придут итээшники со своими «цифровыми платформами» и преобразят государственное управление. Не преобразят. Потому что средства ИТ-обеспечения управления не могут доминировать над самим управлением.

И еще надо помнить, что технологии как таковые нейтральны, а их применение может нести не только добро, но и зло. Все зависит от тех, кто их применяет и для каких целей. То же самое можно сказать и о правовой сфере как технологии социальной жизни. Ее общие рамки заданы Конституцией. К ней можно относиться как к инструменту политической борьбы и предмету юридической казуистики. А можно как к обращенным к сознанию людей нормам морали, которая, как известно, выше закона. Выбор зависит от каждого человека, который считает себя гражданином.


http://www.ng.ru/scenario/2018-05-29/10_7234_autopilot.html